TES IV OBLIVION MODDING

"Шестнадцать аккордов безумия"    Том XII,  IX,  VI

История Малаката

В дни, предшествовавшие основанию Орсиниума, отверженный народ орков постоянно подвергался гонениям и преследованиям еще более лютым, чем в наше время их потомки. Поэтому многие великие орсимерские воины странствовали, устраняя любые препятствия, встававшие на пути своего народа. О многих из них помнят и поныне, среди них Проклятый Легион, Громма Безволосый и благородный Эммег гро-Кайра. Этот последний воитель стал бы поистине легендой всего Тамриэля, не привлеки он внимания определенных принцев дэйдра.

Эммег гро-Кайра был сыном юной безмужней женщины, умершей при его рождении. Он был выращен шаманом своего племени, Гриликамогом, в горах, ныне называемых Нормарскими Высотами. На исходе пятнадцатого года жизни Эммег собственноручно выковал богато украшенные чешуйчатые доспехи, знак совершеннолетия в его племени. В день бури Эммег закрепил последнюю заклепку и, надев тяжелый плащ поверх массивной брони, покинул свою деревню, чтобы никогда не вернуться. А слава о его подвигах всегда достигала дома, защищал ли он купеческие караваны от налетчиков или освобождал порабощенных зверолюдей. Вести о благородном воителе-орке были на устах даже у бретонцев, правда, зачастую тут присутствовал и оттенок страха.

Прошло около двух лет с момента достижения им совершеннолетия. Гро-Кайра как раз собирался разбить лагерь, когда тонкий голос окликнул его из сгущающихся сумерек. Странно было слышать слова родного языка, произносимые явно не орком.

"Лорд Кайра, - произнес этот голос, - рассказы о твоих свершениях на устах у многих, достигли они и моих ушей." Вглядевшись во мрак, Эммег рассмотрел закутанную в плащ фигуру, силуэт, искаженный и эфемерный в отблесках пламени костра. По голосу он сначала решил, что с ним говорит старуха, но теперь, присмотревшись, счел, что это скорее тощий и долговязый мужчина, хотя и не смог разглядеть других деталей.

"Возможно, - начал орк, насторожившись. - Но я не ищу славы. Кто ты?"

Проигнорировав вопрос, неизвестный продолжил: "Несмотря на это, орсимер, слава сама находит тебя, и я принес дар, достойный ее". Плащ незнакомца слегка раздвинулся, приоткрыв несколько блеснувших в лунном свете пуговиц, из-под него была извлечена какая-то связка и брошена сбоку от огня между собеседниками. Эммег осторожно размотал ветошь, в которую было завернуто содержимое, и был поражен, обнаружив широкий изогнутый клинок с изысканно украшенной рукоятью. Оружие было тяжелым, и Эммег понял, что тщательно украшенная головка эфеса служит практической цели - для балансировки значительного веса самого клинка. Нынешний вид оружия не слишком впечатляет, решил орк, но если счистить ржавчину и вставить несколько камней взамен отсутствующих, то это будет оружие, достойное воителя вдесятеро более славного, чем он.

"Его называют Хищный Клюв, - заговорил тощий незнакомец, видя возбуждение на лице гро-Кайры. - Я выменял его на секрет и коня впридачу в более теплых местах, чем эти. Однако в моих преклонных годах мне повезет, если я сумею хотя бы поднять его. Будет правильно, если я передам его тебе. Владение им изменит всю твою жизнь." Преодолевая желание вновь прикоснуться к изгибу благородного клинка, Эммег переключил внимание на пришельца.

"Твои слова приятны, старик, - сказал Эммег, не скрывая подозрений. - Но я не дурак. Ты однажды уже выторговал этот клинок, и сегодня желаешь выторговать что-то за него. Чего ты хочешь?" Плечи незнакомца опустились, и Эммег был доволен, что раскрыл истинную цель странного визита. Они посидели еще, в итоге Эммег отдал ворох мехов, горячую еду и полную пригоршню монет за необычный меч. К утру странника и след простыл.

В неделю, последовавшую за памятной встречей, так и не нашлось повода вытащить Хищный Клюв из ножен. Эммег не встретил никого в лесах, а рацион его составили дичь и маленький олень, подстреленные из лука. Он не искал битв, покой вполне устраивал его, но на седьмое утро, когда туман еще держался под нависшими ветвями, слух Эммега уловил в лесных дебрях предательский скрип снега и треск ветвей под тяжестью чьих-то шагов.

Ноздри Эммега расширились, но он находился с наветренной стороны. Не имея возможности увидеть или учуять визитера и зная, что ветер уже отнес его запах и предупредил о его присутствии, орк напрягся и осторожно извлек Клюв из ножен. Эммег сам так никогда и не осознал того, что произошло впоследствии.

Первый проблеск памяти Эммега гро-Кайры с момента извлечения Хищного Клюва из ножен запечатлел изогнутый клинок, рассекающий воздух перед ним и разбрызгивающий кровь по нетронутому снегу, пологом укрывшему землю. Вторым воспоминанием стало ощущение неистовой жажды крови, овладевшее им, но тут же он увидел свою жертву, девушку-орка на несколько лет младше его самого, ее тело в рубцах отвратительных ран, способных десятикратно убить сильного мужчину.

Отвращение Эммега пересилило овладевшее им безумие: собрав всю свою волю, он разжал пальцы, сжимавшие рукоять меча, и позволил клинку отлететь прочь. С диссонирующим звоном тот прорезал воздух и утонул в сугробе. Эммег бежал прочь, сгорая от стыда и ужаса, накинув капюшон плаща, чтобы скрыть лицо от осуждающего взгляда рассветного солнца.

Всякий ужаснулся бы, придя на то место, где Эммег гро-Кайра учинил расправу над одной из себе подобных. Ниже шеи тело девушки было ободрано и изуродовано почти до неузнаваемости, а нетронутое лицо застыло в выражении непреодолимого ужаса.

Именно на этом месте Шеогорат провел нужные ритуалы и призвал Малаката, и два лорда дэйдра встретились над обезображенным телом.

Преодолев гнев, сковавший поначалу его язык, Малакат прогрохотал гортанным голосом: "Зачем ты показываешь мне это, Безумец? Тебе радостно видеть мое горе, вызванное смертью моих детей?" С этими словами покровитель орсимеров бросил на собеседника обвиняющий взгляд. 

"По рождению она была твоей, брат отверженный, - начал Шеогорат, сохраняя полную серьезность. - Но в душе она была моей дочерью. Моя печаль не меньше твоей, и мой гнев не меньше твоего." 

"Я в этом не уверен, - проворчал Малакат. - Но право возмездия за это преступление принадлежит мне, точно. Я не желаю спора. Отступись." Когда устрашающий принц начал надвигаться на него, Шеогорат заговорил вновь.   

"Я не встану между тобой и твоей местью. Я даже помогу тебе. У меня есть слуги в этой глуши, и я могу подсказать, где найти нашего общего врага. Я прошу лишь использовать оружие, которое выберу я. Убей преступника моим клинком и низвергни его в мое царство, где я взыщу с него свое. Здесь же право благородной мести воистину твое."

Малакат согласился на это, принял от Шеогората широкий меч и ушел.

Малакат возник на пути убийцы - закутанной в плащ фигуры, смутно видимой сквозь буран. Проревев проклятье столь страшное, что скрючились окружающие деревья, принц выхватил лезвие из ножен и настиг беглеца быстрее, чем дикий лис. Кипя гневом, он описал мечом дугу, отделившую голову его врага от плеч, и вонзил клинок в его грудь, выбив струи крови, оросившие красными брызгами чешуйчатую броню и тяжелый плащ. .

Задыхаясь от неожиданной ярости и стремительности собственных действий, Малакат опустился на колено, в то время как тело перед ним тяжело повалилось назад, а голова откатилась на широкий плоский камень. Следующий звук разорвал тишину подобно молнии.

"П-прости..." - просипел голос Эммега гро-Кайры. Глаза Малаката расширились, когда он взглянул на отсеченную голову с текущей изо рта кровью, но все еще почему-то живую. Ее глаза дико вращались, пытаясь сфокусироваться на воплощении Малаката. Когда-то гордые, глаза воителя истекали слезами печали, боли, смущения и узнавания.

К своему ужасу, Малакат только теперь осознал, что убитый им был не только одним из его детей-орсимеров, но и в буквальном смысле сыном, которым он одарил девушку-орка годы назад. Невыносимо долгие мгновения двое смотрели друг на друга, подавленные и потрясенные.

Потом, бесшумный, как смазанная сталь, Шеогорат выступил на поляну. Он поднял голову Эммега гро-Кайры и положил ее в маленькую серую сумку. Шеогорат извлек Хищный Клюв из трупа и повернулся, чтобы уйти прочь. Малакат начал вставать, но вновь опустился на колени, зная, что он необратимо низверг своего собственного отпрыска в домен Шеогората, и оплакивал свою ошибку, пока хриплые мольбы его сына не затихли за замерзшим горизонтом.

***

История Вермины

Дариус Шано бежал изо всех сил.

Он не знал, от чего бежит и куда, но его это не волновало. Одно желание переполняло его разум - бежать, больше ничему там места не находилось. Он оглядывался в поисках примет, чего-нибудь, что позволило бы ему определить, где он находится, но тщетно - плоская равнина, по которой он бежал, простиралась от горизонта до горизонта. "Просто бежать, - думал он про себя. - Я должен бежать так быстро, как смогу". Он все мчался и мчался, и не было конца его бегу - не на чем было остановиться ни мысли, ни взгляду...

Над Дариусом Шано, мирно лежащим в своей кровати, стояли его госпожа, Вермина Плетельщица Снов, и Безумный Бог Шеогорат. Вермина с гордостью смотрела на своего последователя и хвалилась своим маленьким сокровищем.

"У него такой потенциал! Вдохновляющими грезами я взрастила его литературный талант от отрочества до зрелости, и теперь его провозглашают выдающимся бардом и поэтом! Он заслужит немалую славу, прежде чем надоест мне". Шеогорат тоже пристально взглянул на юного бретонца и увидел, что он вправду успел стать знаменитостью среди смертных.

"Хмм, - задумался Шеогорат, - но многие ли ненавидят этого созданного тобой смертного? Ведь именно ненависть смертных подтверждает величие, а не их любовь. Несомненно, ты сможешь добиться и этого, не так ли?"

Вермина прищурилась: "Да, смертные действительно нередко бывают глупы и мелочны, и, правда, что многие лучшие из них были презираемы. Не беспокойся, безумец, ибо я смогу добиться многих форм признания для него, и ненависти в том числе."

"Возможно, Плетельщица Снов, будет забавно узнать, у кого из нас есть такие силы? Возбуди глупую, высокомерную ненависть к этому смертному за десять лет, а потом я сделаю то же самое. Мы увидим, кто из нас более талантлив. Условимся лишь о том, чтобы в этом деле не было прямой помощи или вмешательства кого-либо из дэйдра".

Тут она почувствовала уверенность в себе. "Безумный Бог действительно силен, но эта задача создана именно для меня. Смертных отталкивает безумие, но редко его считают достойным ненависти. Я с удовольствием докажу это тебе, когда извлеку тончайшие оттенки кошмаров из подсознания этого смертного."

Так на девятнадцатом году жизни сны Дариуса Шано начали меняться. Ночь всегда несла в себе страх, но теперь к нему добавилось кое-что еще. Тьма начала вползать в его дрему, тьма, высасывавшая все чувства и краски, оставлявшая после себя лишь пустоту. Когда это случалось, он раскрывал рот для крика, но обнаруживал, что тьма забрала и его голос тоже. Все заполнялось ужасом и пустотой, и каждая ночь приносила ему новое понимание смерти. Однако, просыпаясь, он не чувствовал страха, ибо был уверен, что его госпожа делает это с какой-то ведомой ей целью.

Действительно, однажды ночью Вермина сама выступила из пустоты. Она приблизилась к нему вплотную, столь близко, что могла шептать ему в ухо.

"Смотри внимательно, мой любимый!" С этим она сдернула пустоту прочь и наполнила сны Дариуса картинами наиболее ужасных извращений натуры. Люди со снятой кожей, пожираемые другими людьми, невообразимые звери со многими конечностями и пастями, сожжение целых народов - всю ночь он слышал их крики и вой. Со временем видения разъели его душу, и в его произведениях стали отражаться преследующие его кошмары. Сны, приходившие ему ночами, воплощались на бумаге; чудовищное зло и пороки, сочившиеся со страниц его трудов, и возмущали, и восхищали публику. Она упивалась каждой отвратительной деталью. Находились те, кто открыто наслаждался этими шокирующими творениями, а его популярность в их среде лишь питала ненависть тех, кто находил его работы омерзительными. Так продолжалось несколько лет, в течение которых скандальная известность Дариуса постоянно росла. Вдруг, на двадцать девятом году его жизни, без предупреждения сны и кошмары прекратились.

Дариусу полегчало, он больше не испытывал ночных мук, но был смущен. "Чем я огорчил свою госпожу? - вопрошал он. - Почему она покинула меня?" Вермина не отвечала на его мольбы. Никто не отвечал, и беспокойные грезы оставили Дариуса, позволив ему наслаждаться долгим, глубоким сном.

Интерес публики к трудам Дариуса Шано угас. Его проза утратила новизну, и идеи не вызывали прежнего шока и ярости у людей. По мере того, как память о дурной славе и ужасающих видениях таяла, вопросы, клубившиеся в его мозгу, постепенно переросли в обиду на Вермину, его бывшую госпожу. Обида трансформировалась в ненависть, из ненависти выросла насмешка, а со временем насмешка сменилась неверием. Постепенно стало ясно - Вермина никогда не говорила с ним; видения были просто плодом больного разума, наконец-то исцелившегося. Он был обманут собственным подсознанием, гнев и стыд переполняли его. Человек, когда-то разговаривавший с божеством, постепенно скатился к ереси.

Со временем вся горечь, сомнения и кощунство объединились в новой философии, пронизавшей все последующие труды Дариуса. Он бросал вызов как самим богам, так и инфантильной публике и продажному государству за поклонение им. Он наделял их всех карикатурными образами, не жалея никого и никому не давая пощады. Он громогласно предлагал богам, коли они существуют, поразить его, он смеялся, когда его слова не находили ответа. На все это сограждане отвечали куда большей ненавистью, чем они испытывали к его прежним работам. Начало его карьеры задевало лишь их чувства, сейчас же он уязвлял людей прямо в сердце.

Он находил все больше объектов для насмешки. Храмы, благородные и простолюдины становились мишенью для его сатирических произведений. Наконец, в возрасте тридцати девяти лет, Дариус написал пьесу, названную "Благороднейший глупец", где высмеивал бога-императора Тайбера Септима, вошедшего в жалкий, с его точки зрения, культ Девяти Божеств. Король Дейнии, которого выскочка Дариус также успел унизить, не упустил своего шанса - за святотатство и антиимперскую пропаганду Дариус Шано был обезглавлен церемониальным клинком на глазах вопящей многосотенной толпы. Последние горчайшие слова его были заглушены кровью, что хлынула через рот.

Через двадцать лет после начала спора Вермина и Шеогорат встретились над обезглавленным телом Дариуса Шано. Плетельщица Снов с нетерпением ожидала встречи; она годами ожидала возможности упрекнуть принца дэйдра за его бездействие.

"Ты обманул меня, Шеогорат! Я выполнила свою часть сделки, но ты за десять лет ни разу не вступил со смертным в общение. Он ничем не обязан своим величием ни тебе, ни твоим талантам и влиянию!"

"Ерунда, - проворчал Безумный Бог. - Я все время был с ним! Когда вышло твое время и началось мое, звук твоего голоса в его ушах сменился тишиной. Я устранил связь с тем, из чего он извлекал наибольшее удовольствие и в чем видел смысл существования, я лишил его внимания, в котором это создание столь отчаянно нуждалось. Оставшись без госпожи, этот человек мог впасть в негодование и злобу. Горечь его стала абсолютна, безумие овладело им, перелилось через край ненавистью. Ныне он принадлежит царству моему как вечный слуга."

Шеогорат обернулся и заговорил с пустотой рядом.

"Воистину, Дариус Шано был славным смертным. Презираемый соплеменниками, королями и даже богами, которых он высмеивал. В ознаменование моего успеха приму я шестьдесят последователей Вермины себе на службу. И спящие проснутся безумными."

Так Шеогорат научил Вермину, что без безумия нет сновидений и нет творчества. Вермина никогда не забудет этот урок.

***

История Херсина

Неизменно гордый и уверенный в себе, Безумный Принц Обливиона, стоя как-то на пятый день Середины года среди бесплодных пиков Скайрима, решил предложить Херсину пари. Бог-Охотник материализовался, ибо то был его день, и заинтриговала его самонадеянность Шеогората.

Несравненно противоречивый, Шеогорат держит в своем царстве хихикающих бездельников, пламенных творцов и жестоких убийц. Безумный Принц заключает бесполезные сделки и провоцирует бессмысленные кровопролития лишь для того, чтобы порадоваться чужому смущению, горю или ярости. Вот его подмостки, и на этой сцене он собрался помериться силами с Херсином.

Притворно смутившись, хитрый принц предложил состязание - пусть каждый из них вырастит зверя, и через три года, час в час, на этом же месте их питомцы сойдутся в смертельной схватке. Не выразив никаких эмоций на своей устрашающей физиономии, Херсин согласился. Оставив после себя лишь облачко поднявшихся снежинок, принцы вернулись каждый в свое царство

Самоуверенный, но знающий Шеогората как ловкача, Херсин тайно взрастил жуткую тварь в своем скрытом домене. Он призвал древнего дэйдрота и пропитал его отвратительным проклятьем ликантропии. Черное, как смола, сердце, зазубренные челюсти... у этого невыразимого кошмара не было равных даже среди величайших охотников Херсина. 

Прошло три года, в назначенный день Херсин вернулся на условленное место. Шеогорат уже поджидал его, сидя скрестив ноги на камушке, и тихо насвистывал. Принц Охоты ударил копьем оземь, вызывая свое сверхъестественное рычащее чудище. Сняв шляпу, спокойный как всегда, Шеогорат встал и отступил в сторону, открыв взору крошечную пеструю птичку, устроившуюся на камне. Она сдержанно чирикнула, голос ее был чуть слышен в порыве ветра.

Стремительным рывком дэйдрот прыгнул к камню, оставив от него лишь кучу осколков. Полагая себя победителем, монстр оскалил окровавленные челюсти в насмешливой ухмылке, и тогда очаровательная песенка усладила бодрящий воздух. Маленькая птичка легко поскакала по морде взбешенного дэйдрота. Шеогорат со сдерживаемой улыбкой наблюдал, как крошечное существо вспрыгнуло на осколок камня, застрявший в чешуе огромного зверя, прямо меж его пугающих глаз. С яростным воем оборотень ослепил себя, пытаясь избавиться от помехи. Шли часы. Херсин со стыдом видел, как самый совершенный его питомец методично уничтожает себя, пытаясь расправиться с птичкой, похоже, не обращающей на него никакого внимания и все поющей одиноким скалам свои грустные песенки.

Когда же чудище наконец пало, Херсин в ярости спалил искалеченный труп и отступил в свое царство, сыпля ругательствами на забытых языках. Его проклятья все еще висят над теми вершинами, и никто из путешественников не задерживается в тех краях, опасаясь встретить там воплощение ужасного божества.

Шеогорат посадил крошечную певунью себе на плечо, повернулся, спустился с гор и направился навстречу теплым ветрам и ярким закатам Абесинского побережья, насвистывая в унисон с мельчайшим из воителей Тамриэля.